Ну и что бы жизнь медом не казалась...

Название: Иллюзия собственной чистоты
Автор: Stupid_Sakura
Бета: Берцелиус
Фэндом: Naruto
Жанр: angst
Рейтинг: NC-21
Пейринг: Хаширама/Мадара, Мадара/Идзуне намеки на Хаширама/Тобирама
Дискламер: все принадлежит не мне, и я никаких прав на это не хочу и требовать не буду.
Предупреждение: AU. ООС. Можно считать, что есть намеки на Self-insertation. Внимание, смерть одного из персонажей. Инцест.
От автора:
Моей бете посвящается. Нии-сама любит тебя, глупый маленький брат.
Я хочу выразить свою благодарность всем, кто помогал мне в написании.
Хашираме, за то, что был и есть рядом, когда трудно. Отото, который исправлял мои ошибки и не покидал меня, и надеюсь, не покинет еще долго. Тобираме, который есть в моей жизни. Мадаре-сану, за то, что идея смогла найти воплощение. Внуку Итачи, за то, что ты заставляешь меня жить и бороться. Также спасибо Ниалиту за то, что „здесь больше психоделики, чем порнографии“ (с)
Спасибо _тебе_ за то, что у фанфика есть название.

Тебе шестнадцать лет, ты глава своего клана и сильнейший ниндзя среди своего окружения. И ты – слеп. Это довольно горькая ирония, но изменить что-либо тебе уже не под силу.
Ты просыпаешься за несколько часов до рассвета и открываешь глаза, пытаясь понять, сколько же все-таки времени. Ты еще не знаешь, что ты слеп, и потому ты спокоен. Поднимаешь руку, пытаешься различить в темноте смутно белеющее пятно ладони, но ничего не видишь. Тебе вдруг кажется, что тебя не существует, что руки твои медленно пропадают, рассыпаясь из живой плоти на сотни мельчайших осколков, а эти осколки – на атомы и молекулы. В конце концов, ты просто точнейший механизм, химический сбор, потрясающая конструкция, в которой соблюдены все дозировки, баланс и механизмы взаимодействия. Ты сбор атомов, молекул, частиц, кварков и пустот, связанных между собой разнообразными силами, тонкость работы которых тебе недоступна. И вот сейчас тебе кажется, что ты рассыпаешься на миллион осколков и перестаешь существовать. Тебе кажется, что твои губы немеют, и что ты больше не чувствуешь рук, но все это не более чем иллюзия, фантазм твоего воображения, которое играет с тобой злую шутку. Это лишь твои страхи. И, осознавая это, ты невольно ненавидишь себя за слабость, стараясь справиться со своими страхами.
Неужели ты сомневался в том, что ослепнешь? Неужели, зная ту правду, что повисла над тобой Дамокловым мечом в тот день, когда глаза твои обагрились огнем Мангекью шарингана и когда твой клан пал к твоим ногам. Конечно же нет, ты всегда знал это, и знаешь сейчас. Знаешь, что в каждом бою ты активировал шаринган, стремясь получить победу любой ценой, с молоком матери впитав закон «Победи или умри». Ты знал, что однажды твоя сила покинет тебя, ты знал это с того момента, когда твои бледные щеки были расчерчены полосами кровавых слез, ты знал, но не желал верить, подобно капризному ребенку.
Тебе было пятнадцать, когда на твои не в меру костлявые плечи была возложена должность главы клана. Пусть ты и сам возложил ее на себя, тобой не управляло ничего, кроме желания защитить свой клан, сделать его великим.
Зимой того года тебе исполнилось шестнадцать, и ты, превозмогая боль в глазах, исправно исполнял свои обязанности, пусть и тяжелые для тебя, но ставшие чересчур важными за это время.
До весны остается три дня, и вчера вечером, когда старейшины смотрели на небо, предвещая, что завтрашний день обещает быть гораздо более теплым, чем сегодняшний, глаза твои горели от боли, как будто в них насыпали песка. Ты еще не знал тогда, что холод уйдет, унеся с собой твое зрение, твой шаринган, оставит твои зрачки черными и пустыми, лишенными жизни.
Эту зиму, когда начали покрываться инеем золотистые листья японского клена, и порывы ледяного ветра бились в створки седзи, ты провел в обнимку с братом, тесно переплетаясь с ним телами, словно вы были вовсе не братьями, а сиамскими близнецами. Огонь тихо трещал в переносной печке, и ты позволял себе греть замерзшие костлявые ступни и запястья, лишь изредка позволяя себе выйти на улицу с невозмутимым лицом и отдать приказания, как и должен глава клана. Пусть даже этот глава клана всего лишь мальчишка со встрепанными волосами цвета воронова крыла и алыми глазами.
Ощущение темноты вокруг кажется тебе давяще болезненным, но позволить себе закричать ты не можешь, потому лишь судорожно тянешься, цепляясь за стену, стараясь найти опору в этом помещении, известном тебе с детства. Ты никогда не утруждал себя запоминанием, где что расположено, и сейчас это играет против тебя, точно так же, как и футон, с которого ты поднялся, расстеленный посередине комнаты, далеко от стен и ты не можешь найти опору сразу.Ты даже не знаешь, обо что спотыкаешься и почему падаешь, но сдерживаешь недостойный вскрик испуга просто потому, что ты – лидер клана. А лидер клана не имеет права вскрикивать, даже если в момент падения ему кажется, что он летит в бесконечную, давящую темноту, лишенную малейших проблесков света.
Седзи распахиваются с тихим стуком в тот момент, когда ты замираешь на краю расстеленного футона, поджимая под себя ноги и рвано дыша сквозь судорожно стиснутые зубы. Сейчас ты больше похож на животное, чем на человека, твоим разумом до конца овладела обжигающая, слепая боль. Действительно «слепая».
- Мадара!
Ты отбиваешься от ласковых прикосновений брата. Тебе неприятны касания его теплых, мягких рук, которые, в отличие от твоих, не истерты до мозолей постоянными тренировками.
Тебя зовут Мадара Учиха, тебе шестнадцать лет, и ты глава своего клана. Твое имя означает «дефект», или же «пятно позора». Его дал тебе при рождении целитель, читавший твою судьбу по звездам.
Ты не знал, что он сказал тогда твоим родителям, и не помнишь из своего детства ничего, кроме отблеска алого закатного луча в темных глазах своей матери, но это имя преследовало тебя своим роком постоянно, заранее определяя твою судьбу.
Ты бьешься в руках брата, которые сейчас кажутся тебе гораздо более сильными. Или же просто ты чересчур слаб для того, чтобы сопротивляться. И затихаешь лишь после того, как он придавливает тебя к постели своим телом, не давая шевелиться. В этот момент ты почти рефлекторно чувствуешь его изучающий взгляд, направленный в твои опустевшие, слепые глаза. Ты подсознательно ненавидишь его, задаваясь лишь одним вопросом, почему именно ты, а не он. И находишь ответ лишь в том, что он сильнее. Младшие всегда получаются лучше старших, и ты сейчас ненавидишь его за это.
Ты проводишь в молчании несколько дней, отвергая еду молчаливыми движениями руки и с трудом сдерживая рвущийся из горла крик. Тебе кажется, что ты сходишь с ума и что безумие твое белого цвета. Что оно белее снега и холоднее льда. И уже ни одна печка не согреет тебя в этом давящем, режущем душу холоде.
И что бы не сойти с ума окончательно и хоть сколько-нибудь отвлечься от своего безумия ты начинаешь думать о Хашираме Сенджу.

Ты познакомился с ним два года назад, в тот день, когда времена суток равны между собой. Это был один из редких дней перемирия, и оба клана оплакивали мертвых и лечили раненых, пользуясь временной передышкой.
Все утро ты вместе с братом провел в лесу, у подножия огромного старого дерева на берегу озера, то шутливо носясь друг за другом по сверкающей на солнце от росы траве, то проводя время в бесчисленных тренировках.
На обратном пути ты останавливаешься, услышав за ближайшими деревьями чьи-то голоса и звук, безошибочно распознанный тобой как звон оружия. Ты узнал бы его из тысячи других многоголосых звучаний, но сейчас он кажется тебе враждебным и неприятным, точно так же, как и чужие голоса. Ты предупреждающе сжимаешь руку брата, легким усилием воли заставляя запятые шарингана вынырнуть из твоих зрачков. Первым, что видишь, являются знаки клана Сенджу на одежде незнакомцев, и лишь потом ты обращаешь внимание на то, что дерущиеся юноши не на много старше тебя. Вернее, что один из них твой ровесник, а второй – старше на несколько лет, и что черты их лиц очень схожи, давая тебе понять, что ты видишь перед собой братьев. Ты разглядываешь их, затаив дыхание, словно бы делая что-то постыдное, и боясь, что они заметят тебя. Волосы одного из дерущихся белы, как снег, и ты невольно отмечаешь, что катаной он владеет несколько хуже тебя, что тут же вселяет в твою душу некоторую самоуверенность. Впрочем, гораздо больше твой взгляд привлекает другой юноша, чьи длинные темные волосы при каждом выпаде рассыпаются по плечам, отражая солнечные блики. Глядя на него, ты почему-то понимаешь, что это глава клана Сенджу, и точно знаешь, что не ошибся, потому сильнее стискиваешь руку брата в своей ладони. Осознание того, что этот юноша, который старше тебя всего на несколько лет, уже является главой клана-противника, болезненно ранит тебя. Ты чувствуешь, что брат, прижавшийся к твоему плечу, встревожен и пытается понять причину твоего интереса к этому темноволосому Сенджу.
Эта причина проста. Движения старшего Сенджу гипнотизируют тебя, завораживают твой взгляд своей грациозностью, своей силой. Ты не можешь отвести взгляда от его смуглой кожи, золотистой в солнечном свете, от черных глаз, от чуть искривленных в напряжении губ. Когда Сенджу скрываются с поляны, ты тянешь брата за руку, и вы направляетесь домой. Всю оставшуюся дорогу ты молчишь и не слышишь ничего из того, что говорит тебе младший брат. Ты думаешь лишь о темноволосом главе клана Сенджу.
В эту ночь тебе снится его спокойное, сосредоточенное лицо и длинные волосы, рассыпавшиеся по доспехам.
На следующий день ты постигаешь Мангекью шаринган.

В тот день, когда все, в чьих жилах течет кровь Учиха, преклоняют перед тобой колени, ты думаешь лишь о том, что сделал еще один шаг, чтобы достигнуть того Сенджу.
Ты узнаешь его имя в тот же день и повторяешь про себя, сидя на футоне и поджав под себя ноги. Брат не тревожит тебя, он понимает, что произошло что-то важное. Не только для тебя, но и для вас обоих. А ты сидишь и шепчешь его имя, словно это может помочь тебе найти разгадку.
Хаширама. Хаширама Сенджу.

Ваша встреча лицом к лицу происходит через несколько дней после того, как ты становишься главой клана.
Хаширама Сенджу спокоен и невозмутим, а ты не можешь отвести взгляд от его лица, жадно впитывая в себя каждое движение, малейшую мимику, оттискивая все это в своей памяти. Он улыбается и изучающе смотрит на тебя своими темными глазами. Губы его расслаблены, и ты невольно вспоминаешь, как они были напряжены во время боя, свидетелями которого были лишь вы с братом и
лес. Сейчас пределом твоих мечтаний является битва с Хаширамой. Ты мечтаешь даже не о том, чтобы победить его, а о том, как будут точны и уверенны его движения, и как весь окружающий вас мир сузится до размеров вашей одной-единственной маленькой, но такой огромной битвы.

Ты сгибаешься от боли, снова окунувшись с головой в свое ледяное безумие, осознавая, что теперь Сенджу навсегда останется для тебя недосягаемым. Ты стискиваешь пальцами покрывало так, что белеют костяшки пальцев на твоих и без того бледных руках, и понимаешь, что больше никогда не «увидишь» в его глазах даже долю уважения, хоть намек на равенство между вами. Лишь почувствуешь, возможно, его полный жалости взгляд, направленный на тебя. И это знание вгрызается в твою душу подобно голодному псу, заставляя тебя кусать губы в кровь, и лишь скулить как раненное животное.
Ты снова погружаешься в свое белое безумие, и уже ничего не может отвлечь тебя.

Кажется, что ты распят на снегу, и что лед ласкает твое обнаженное тело. Распахиваешь глаза и не можешь даже пошевелиться в хватке стиснувших руки ледяных оков. И внезапно осознаешь, что смерть твоя будет медленна и похожа на сон. Видишь рядом своего палача, но лицо его закрыто капюшоном темно-алого, как кровь, плаща. Это единственное яркое пятно, которое есть в этой заснеженной пустыне, в этом царстве снега и льда. Ты чувствуешь боль и понимаешь, что это _существо_ рисует что-то на твоей коже лезвием ножа. В мороз кровь из твоих порезов течет быстрее, и ты чувствуешь, как тебя покидает тепло жизни. Ты видишь, как кровь покрывается тонкой пленкой льда, и думаешь, что нет ничего прекраснее сочетания алого и белого. Крови и снега.
Тебе кажется, что смерть твоя похожа на сон. Что снежинки, падающие на твои черные волосы, тихо напевают тебе какую-то странную песню, по мелодии своей напоминающую колыбельную. Твой палач бережно приподнимает тебя и укладывает твою голову на свои колени, закрытые алой тканью. Ты смотришь на его смуглые руки, так четко выделяющиеся на фоне алого балахона и белого снега, и чувствуешь, как медленно, словно замерзая, застывают твои зрачки. Ты засыпаешь, но каждый удар ножа принуждает тебя снова просыпаться, снова надрывать горло в беззвучном крике. А твой палач гладит тебя по волосам, касается ладонью лба, будто проверяя, нет ли жара. На самом деле ты знаешь, что он всего лишь интересуется, достаточно ли остыла твоя кожа. Ты медленно засыпаешь, снег уже не тает на твоей коже, и ты все тише и тише вздрагиваешь от очередного удара ножом, до тех пор, пока не затихаешь совсем.
Капюшон падает с лица твоего палача, и ты видишь знакомое смуглое лицо в обрамлении прямых темных волос. Твоя смерть имеет лицо Хаширамы Сенджу. Но, не успев осознать это, ты умираешь…

… чтобы очнуться через несколько минут в руках брата от собственного крика. Ты быстро и рвано хватаешь ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. В действительности же так и есть, но твоя вода это твое безумие, а ты вовсе не рыба. Ты Учиха Мадара, ты Лидер своего клана, и тебе шестнадцать лет. И ты – слеп. Тебе очень хочется плакать, уткнувшись в плечо брата. Глухо скулить от боли, сжиматься, чувствовать, как брат гладит тебя по волосам и молчит, зная, что слова здесь не нужны. Но ты не заплачешь. Ты не плакал даже тогда, когда погибли твои родители. Когда ты увидел, как в глазах твоей матери потух тот алый луч солнца, который был единственным твоим воспоминанием из детства. Ты не плакал тогда, не заплачешь и сейчас. Лидеры клана не плачут, даже если им всего шестнадцать лет.

У тебя не хватает сил, чтобы подняться и отстраниться от брата, а он продолжает осторожно гладить твои встрепанные, спутанные волосы, будто надеясь, что это утешит тебя. И почему-то сейчас это вдруг начинает тебя раздражать, хотя не более чем пять минут назад ты не желал ничего, кроме этих прикосновений. Ты отталкиваешь руку брата и отстраняешься, чувствуя сотрясающую твое тело дрожь. Потом с силой сжимаешь зубы, чувствуя, как рот наполняется кровью из прокушенной губы, и с трудом сдерживаешь рвущийся наружу крик.
Вокруг все белое. Белое. Твое безумие белого цвета.
Тебе кажется, что крик разрывает твое горло в клочья, и что ты навечно останешься нем и слеп. Что больше ничего в этом мире не может заставить тебя чувствовать, жить, дышать. Потому ты сжимаешь пальцы на плечах брата и стараешься заглушить свой крик в его губах, вдохнуть в свои легкие его дыхание и жить хотя бы на несколько секунд дольше. Дышать.
В детстве, когда ты был совсем ребенком, мать объясняла тебе, что этот жест обозначает любовь и привязанность. Ты помнишь, что когда она говорила тебе это, ты сидел на залитом солнцем дощатом полу и играл с братом, который едва-едва научился ходить. Сейчас же ты не чувствуешь любви, но почему-то тебе кажется что это единственное, что спасет тебя от этой пустоты и боли.
Ты тянешь брата на футон за собой и чуть вздрагиваешь от ощущений. Губы твои не отрываются от его губ, и ваш поцелуй становится все более жадным. Тебе кажется, что вы падаете в пропасть, и почти с нетерпением ждешь, когда твое тело коснется ее дна, чтобы ты мог рассыпаться в пыль. Но пропасть не столь глубока, и твое падение занимает всего несколько секунд, а потом ты чувствуешь соприкосновение своей спины с футоном. И действительно рассыпаешься, когда темноту вокруг тебя взламывается слепящим светом, слепящим не твои глаза, но твое сознание. Оно покидает тебя, и ты уже не видишь, как брат отстраняется, как бережно укрывает тебя покрывалом, как прикладывает к твоим вискам компрессы, смоченные в отваре лечебных трав. Ты не знаешь где ты и кто ты. Твое сознание окрашивается в алые и черные тона и тебе начинает казаться, что ты попал в иллюзию Тсукиеми. Но тут же понимаешь, что эта мысль абсолютно абсурдна.
Все это пропадает так же внезапно, как и появилось. И ты вдруг видишь себя сверху, еще не осознавая как это прекрасно – видеть. Ты сидишь на полу залитой солнцем веранды, опустив ноги в зеленую траву, и ветер треплет край твоей алой юката. Почти умиротворяющее зрелище. Ты видишь жизнь в своих глазах, и это вселяет в тебя долю надежды. Надежды на то, что вся твоя слепота всего лишь сон, а ты, сидящий в солнечных лучах, это жизнь.
Неожиданно ты слышишь шум и поворачиваешься к его источнику. Странно, но ты не ощущаешь разрозненности. Ты един, ты одно целое. И ты, который сидит на полу, и ты, который наблюдает за этим сверху.
Ты видишь седзи – светлое дерево и белая бумага. И темный проем, в котором стоит твой палач. На этот раз плащ его бел, как снег, а ты не можешь подняться, чтобы убежать или подойти ближе. Палач делает шаг вперед, и капюшон падает с его головы, но вместо лица ты видишь лишь белую маску. Маску с широкой улыбкой-прорезью, похожей на черную дыру и черными провалами глазниц, из которых сочится черная кровь. Вокруг тебя сгущается тьма, и ты пытаешься подняться, но понимаешь, что это невозможно. В этой темноте четко видна белая маска, из глазниц и рта которой бьет слепящий свет. Ты тянешь руку, чтобы сорвать маску с лица палача, но сначала твои пальцы хватают лишь воздух. Потом ты ощущаешь что-то твердое и прохладное, скорее всего дерево или кость. Ты тянешь маску за край и видишь…
…еще одну маску.
И после – просыпаешься.

Придя в себя, ты с трудом поднимаешь отяжелевшие веки, хотя в этом и нет необходимости. Ты неуютно чувствуешь себя с закрытыми глазами, хотя даже когда открываешь их, видишь лишь темноту.
С губ твоих непроизвольно срывается слабый стон, который позволяет твоему брату понять, что ты очнулся. Он бережно меняет компресс на твоем лбу, и ты готов поклясться, что брат обеспокоено смотрит в твои слепые глаза. Несколько секунд ты не понимаешь, зачем это, но позже осознаешь, что тело твое сотрясает дрожь, и ты весь горишь от жара. Губы твои еще хранят вкус губ твоего брата.
- Идзуне…
Ты с трудом извлекаешь из своего горла звуки, и на это короткое имя у тебя уходит неожиданно много сил, хоть ты и произносишь его едва различимо. Шепот твой подобен шуму ветра за окном, но брат слышит тебя. Он склоняется к тебе ближе, бережно касается твоих волос и шепчет с неповторимой заботой твое имя.
Ты благодарен ему хотя бы за то что он не жалеет тебя. Брат прекрасно знает, что жалость причинит тебе лишь боль и потому старается быть рядом и каждую минуту окружать тебя заботой.
- Я… хочу на улицу.
Вторая фраза выходит значительно лучше. Ты с трудом поднимаешься и трясешь головой, сбрасывая компресс, который с неприятным хлюпающим звуком падает на пол. Брат не спорит с тобой и не пытается убеждать, что такая прогулка плохо скажется на твоем и так пошатнувшемся здоровье. Он лишь молча помогает тебя подняться и отходит, готовый в любую минуту броситься к тебе на помощь. Он знает, что его рука будет отстранена тобой при любой попытке поддержать. Ты не хочешь, и не будешь признавать свою слабость и беспомощность даже перед своим младшим братом, потому направляешься по коридору как можно более уверенно, не обращая внимания на то, что движения даются тебе с трудом. Сад встречает тебя свежестью и прохладной, ты плотнее запахиваешь юката и обуваешься, зная, что прикосновение ступней к холодной земле будет неприятным.
Ты медленно ступаешь по дорожке сада, низко опустив голову, что бы никто не увидел твоих слепых глаз. К тому же тебе кажется, что стоит поднять глаза к солнцу, и оно сведет тебя с ума, снова вернув в твое сознание то белое безумие. Ты неспешно соскальзываешь на влажную от росы траву, слыша, как брат замер невдалеке, боясь тревожить твой покой. Ты делаешь вдох и слабо улыбаешься, когда легкие наполняются свежим чистым воздухом. Улыбаешься до тех пор, пока перед глазами твоими не проносится снова безумная вспышка снежно-белого света. Воздух в твоих легких тут же становится вязким и густым, тебе кажется, что ты чувствуешь привкус меди. Ты судорожно пытаешься вдохнуть, но не можешь, лишь стискиваешь пальцами ткань юката на своей груди, будто надеясь таким образом утихомирить бешено бьющееся сердце. Воздух кажется тебе слишком плотным, и ты чувствуешь запах крови. Запах, который ты, выросший во время войны двух кланов, не можешь спутать ни с чем. Ты подносишь руку к лицу, касаясь пальцами губ, стремясь таким образом почувствовать, что ты еще жив, после чего судорожно выдыхаешь и резко поднимаешься, едва не упав обратно в траву.
Брат едва успевает подхватить тебя на руки и помочь удержаться, после чего склоняется и касается губами твоего лба, что бы определить, спал ли жар или нет. Он снова молчит, не позволяя себе упрекать тебя в безалаберности по отношению к собственному здоровью, потому в тишине ведет тебя в дом, укладывая на футон и снова делая свежий компресс. Лишь в доме, чувствуя терпковатый запах целебных трав от компресса, ты ощущаешь, что воздух снова стал нормальным. Через несколько глубоких вдохов и выдохов ты забываешься беспокойным сном.

Ты открываешь глаза и не видишь вокруг себя ничего, кроме темноты, но глаза твои постепенно привыкают к этому. Через несколько минут ты уже можешь различить смутно белеющее пятно собственной ладони и замечаешь, что пальцы твои обагрены кровью.
Ты слышишь размеренные шаги за своей спиной и резко разворачиваешься. Несколько секунд смотришь на знакомую белую маску, после чего зажмуриваешься, стараясь прогнать это видение. Но оно преследует тебя даже сквозь плотно сомкнутые веки.
- Кто ты?
Ты не узнаешь свой голос и чувствуешь, что язык твой как будто прилип к небу, и губы немеют, переставая слушаться. Ты смотришь в горящие белым светом глаза маски и понимаешь, что это не он. Не тот, кто истязал тебя на снегу, не тот на чьих покрытых алым балахоном коленях ты засыпал, погруженный в мир холода и льда.
Но ответом тебе служит лишь молчание, и ты почти как ощущаешь, второй раз за этот день, как сгущается вокруг тебя воздух, и как немеют твои руки. Как блекнет свет в глазницах маски, как это существо пропадает в темноте.
Страх оказаться во тьме одному охватывает твою душу и заставляет сердце биться быстрее и сильнее. Ты никогда не боялся темноты, этот детский страх был недоступен тебе, но сейчас ты не задумываешься о столь простых вещах. Ты судорожно тянешь руку и пытаешься подцепить маску, скинуть ее, вернуть свет в этот мир. Ты надеешься даже, что та маска, которая находится под этой, вернет тебе свет.
- Мне нужен свет.
Ты едва слышно выдыхаешь это и рывком снимаешь маску со своего мнимого палача. Руки твои тут же покрываются кровью, но ты не замечаешь этого. Тебя слепит яркий, режущий глаза свет. Твой брат улыбается тебе, и ты не можешь отвести взгляд от его пустых глазниц.

Первое что ты видишь, когда открываешь глаза, это потолок. Ты всегда видишь его, когда просыпаешься по утрам, за исключением последнего месяца – всегда. Второе – это твой брат, сидящий на коленях рядом с тобой и уткнувшийся лицом в твою грудь. Несколько минут ты смотришь на него, не понимая, что произошло, а потом видишь свою руку, измазанную кровью. Брат поднимает голову, и ты замечаешь виноватую улыбку на его губах и тонкие струйки крови, текущие из его растерзанных глазниц.
Тебе хочется плакать. Ты Учиха Мадара, тебе шестнадцать лет, ты глава клана. Ты больше не слеп, потому что твой младший брат заплатил огромную цену за то, что бы ты прозрел.
Тебе хочется плакать, но лидеры клана не могут плакать. Потому ты садишься, касаешься губами окровавленных глазниц брата, чувствуя привкус крови, а потом громко и безумно смеешься.

Ты сидишь на полу и смотришь в лицо своего младшего брата, на его изуродованные глазницы, на расчерченные алыми кровавыми подтеками щеки. Сейчас на его лице застыло выражение человека, который отдал все, что имел, но ничуть не жалеет об этом.
И только глядя в его лицо, ты понимаешь, что ничего не кончилось. Ты понимаешь это после того, как у тебя темнеет в глазах, и сознание взламывается беспощадным светом твоего безумия.
И единственный способ унять, усмирить собственную боль заключается в чужой боли. Ты сжимаешь запястья брата и смотришь в его пустые, изуродованные глазницы. И захлебываешься в собственном безумии, уже слабо осознавая, что делаешь. Ты валишь брата на футон, жадно впиваешься губами в его податливые губы, чувствуешь вкус вашей общей крови. Крови, которая течет в венах вашего клана.
Тебе неожиданно хочется убить своего брата, выпить его досуха, дышать воздухом из его легких, взять его всего.
Распороть горло – для это вполне подойдет катана – набирая крови в ковш ладоней, свежей, алой крови, и пить ее, пить, упиваясь солоноватым вкусом, пить, чувствуя себя убийцей. Братоубийцей.
Умыться его кровью, промыть ей глаза, дарованные тебе братом, смешаться с ним в одно целое, чтобы не было этой досадной преграды из кожи и костей между вами. Ты бы снял эту кожу с себя и с брата и приник к нему как можно теснее, действительно оголенным телом, чувствуя каждый сосуд на своем и его теле, превращаясь в единый комок плоти и нервов. В единое целое.
Ты покрываешь поцелуями грудь брата и думаешь о том, что хотел бы проломить его грудную клетку и достать сердце, забрать его, прикоснуться губами к еще трепещущей живой плоти, чувствовать, как бьется на ладони этот маленький орган и ощущать это биение целую вечность.
Ты разводишь бедра брата, сжимая пальцы на его коже до алых следов, и думаешь только том, как нежна под этой досадной оболочкой покровных клеток его плоть, как хочется тебе обладать им до конца.
С лица твоего брата ни на секунду не сходит робкая, виноватая улыбка, словно он извиняется за то, что ты делаешь сейчас, словно это его вина, и он осознает ее. Глядя на его улыбку, хочется плакать от боли, но ты не плачешь. Ты, глава клана Учиха, борешься со своим безумием. И не можешь плакать. Потому прижимаешься к брату теснее и чувствуешь, как член медленно преодолевает сопротивление узких девственных мышц.
В вашем клане вопрос кровосмешения всегда стоял очень остро. Отношения между родственниками никак нельзя было обойти, ведь от каждого разбавления крови Учиха возможность получить шаринган все сильнее снижалась. Потому чаще всего браки заключались между родственниками столь дальними, что не несли в себе большой опасности.
Но сейчас ты не думаешь об этом, лишь покрываешь поцелуями лицо брата и прижимаешь его теснее к себе, чувствуя струящуюся по его бедрам кровь и думая, что не хочешь ничего, кроме этих ощущений. Кроме чувств сжавшихся вокруг тебя мышц, кроме тихих стонов брата.
За свои шестнадцать лет ты не раз спал с женщинами, но сейчас, занимаясь сексом со своим братом, думаешь, что это ощущение кажется самым безумным из всех, что ты когда-либо испытывал, но остановиться не можешь.
Твой брат слабо стонет при каждом движении, и по его напряженному телу ты понимаешь, насколько болезненны испытываемые им ощущения. Губы его кривятся от боли, и теперь улыбка кажется вымученной. Ты покрываешь поцелуями его лицо, как делала когда-то давно в детстве ваша мама.
Может быть, отзываясь на эту ласку, может быть, просто боль переходит во что-то иное, но тело, лежащее под тобой, расслабляется, и стоны приобретают несколько другую тональность.
Тебе кажется, что до конца твоего безумия остается лишь чуть-чуть, и тогда ты с похожим на рык стоном грубо в последний раз толкаешься в тело брата, чувствуя, как разум застилается наслаждением. Ты слышишь слабый и жалобный вскрик брата, осознаешь, что он вцепляется в твои плечи и всхлипывает от ощущений. Ты мягко касаешься губами его виска и прикрываешь глаза.
Твой брат всегда недолюбливал женщин.

За месяц до того, как тебе должно исполниться восемнадцать, клан Сенджу предлагает вам перемирие.
Ты сидишь на полу и раз за разом вспоминаешь спокойный голос Хаширамы Сенджу.
- Мы ждем вашего ответа на четырнадцатый день.
Ты понимаешь, что хочешь этого, и глава клана Сенджу больше никогда не покинет твоих мыслей. Ты думаешь о том, что не должен хотеть подписания этого договора, и перед лицом старейшин доказываешь - ваш клан должен быть независим. Нельзя заключать мир с людьми, в бою с которыми проливали кровь ваши предки, и в битве с которыми погибли твои родители и многие другие твои соклановцы.
Но старейшины уповают на то, что ты еще слишком молод, чтобы принимать столь ответственные решения и, в конце концов, ты с негодованием соглашаешься. Но душа твоя полна ликования.

В тот момент, когда ваши руки соединяются в рукопожатии на глазах обоих кланов, тебе хочется кричать.
«Сними кожу с моих ладоней!» – хочется кричать тебе. - Забери ее, лиши меня судьбы, лиши меня свободы! Хочешь, я отдам всю свою кожу тебе, чтобы ты мог порезать ее на ошметки? Хочешь?»
В тот вечер, когда вы вместе садитесь за стол, и Хаширама пьет из своего кубка вино за союз двух кланов, ты кусаешь губу и пьешь как можно быстрее, лишь бы не дать крику вырваться из горла.
«Сенджу, позволь мне наполнить твой кубок своей кровью, дать тебе выпить ее. Это будет гораздо более совершенный напиток, чем кровь виноградных ягод. Хочешь этого, Хаширама Сенджу? Хочешь, я вырву свои глаза, спасенные жертвой моего брата, и подарю тебе их? Ты сможешь целовать мои зрачки и держать глазные яблоки на ладони. Хочешь?»
Но когда взгляд твой встречается с полным ненависти взглядом Тобирамы Сенджу, ты понимаешь, что все будет не так просто. И именно в этот момент клянешься себе, что Хаширама станет твоим.

В ту ночь ты спишь без сновидений, потому что сознание твое задурманено алкоголем.

Несколько следующих месяцев ты проводишь бок о бок со старшим Сенджу в бесконечных битвах с вашими, теперь уже общими, врагами и в не менее бесконечных тренировках в короткие моменты перемирия. С каждым днем ты узнаешь Хашираму Сенджу все ближе и ближе. Теперь ты знаешь, какими бывают его глаза в пылу боя, как они темнеют от боли и светлеют от радости. Тебе кажется, что твоя одержимость этим человеком переходит все границы.

В один из дней, вернувшись домой из очередного похода, ты валишь брата на футон, впиваясь поцелуем в губы, и стаскиваешь с его глаз повязку, которую сам одел на него на следующий день после того, как переспал с ним первый, и до этого момента последний раз. Сейчас он пытается закрыть свои глаза ладонями, скрыть свое уродство, зная, что обычно это зрелище неприятно тебе и не вызывает ничего, кроме отторжения и воспоминаний о том, чем ты обязан брату. Но сейчас все по-другому, и ты силой отводишь руки от его лица. Стискивая запястья, так что кости готовы хрустнуть и сломаться. Ты целуешь его и понимаешь, что на самом деле не его губы ты хочешь чувствовать на своих губах, и не его тело хочешь ощущать рядом с собой.
Ты целуешь его грубо и жадно, терзая губы в кровь и распаляясь от собственной грубости и душевной боли. Ты царапаешь его бедра, оставляя на них следы собственных пальцев и ногтей, рывком разводишь его ноги, едва не разрывая мышцы, потому что брат смеет сопротивляться тебе. Ты бьешь его, стараясь стереть с губ эту чертову виноватую улыбку. Ты грубо вбиваешься в его тело, рвешь его и снова не даешь себе заплакать, потому что это будет признанием твоего бессилия. Ты чувствуешь себя до безумия слабым просто потому, что осознаешь, даже если ты снимешь с себя кожу, ты не сможешь стать ближе к своему брату, что между вами навечно выросла стена твоего безумия. Ты кончаешь в его тело и брезгливо отстраняешься, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. От взгляда на покрытое следами твоих пальцев и ногтей, подтеками крови и спермы тело твоего брата тебя мутит.
Ты торопливо накидываешь на себя кимоно и уходишь в сад, чтобы там упасть на траву и впиться ногтями в свою грудь, чувствуя, как пухнет, разрастается в твоем солнечном сплетении гулкая сосущая пустота. Ты царапаешь свою кожу, словно надеясь добраться до этой пустоты, вытащить ее из собственной плоти, из собственного тела, из собственной души.
Твой брат неподвижно лежит на футоне, похожий на сломанную игрушку. Если бы ты мог сейчас подойти и присесть рядом с ним на корточки, ты бы почувствовал его боль. Если бы у него были глаза, ты увидел бы в них отчаянье, сгустившееся до такой степени, что его можно потрогать руками.
Но ты не присядешь рядом, потому что ты лежишь в саду, пытаясь выцарапать ногтями пустоту из своей груди. Ты не заглянешь в его глаза потому что теперь они в твоих глазницах. Ты мог бы подойти к зеркалу и увидеть все это, но пустота в груди не дает тебе даже подняться.

«Хаширама Сенджу»
Думаешь ты, отражая очередной удар катаны и торопливо откидывая прядь волос с лица. Уже полчаса вы ищете изъяны в собственном искусстве владения катаной на одной из полян посреди леса.

Вчера ты узнал, что у главы клана Сенджу есть наследник. Наверное, ты был единственным, кто еще не знал об этом. Все утро ты проводишь в лагере Сенджу, обсуждая тактику будущего нападения на вражеские кланы, а потом видишь ее. Женщину, с которой каждую ночь делит постель Хаширама. Она мила, вежлива и дружелюбна, как и положено жене главы клана. Но, глядя на нее и на маленького пухлощекого мальчишку лет пяти, ты думаешь только о том, что они принадлежат Хашираме. Принадлежат так, как хотел бы принадлежать ему ты.
Глядя в глаза этой женщины, ты видишь ее лежащей под своим мужем с рассыпавшимися по подушке смоляными волосами, с искаженным страстью лицом. Глядя на этого ребенка, ты понимаешь, что это его сын, что он для Хаширамы значит гораздо больше, чем просто определенное количество миллилитров спермы, пущенных в его мать, и уж, тем более, гораздо больше, чем глава бывшего клана-противника.
Внезапно ты ловишь себя на мысли что ненавидишь эту женщину. Но тебе хватает силы, чтобы сдержать эти чувства в себе.

Ты чувствуешь боль в щеке и тут же падаешь. Не стоило задумываться о чем-то постороннем в битве с Сенджу.
- Учиха, да что с тобой сегодня?
Хаширама склоняется к тебе и протягивает руку, предлагая помощь. Ты сам не понимаешь, почему послушно протягиваешь руку в ответ, и уж тем более не понимаешь, почему упоенно целуешь Хашираму в пересохшие во время боя губы.
Ты ждешь чего угодно. Удара катаной, пощечины, язвительных слов, но ни в коем случае не ожидаешь, что он начнет жадно отвечать тебе.
Ты с трудом отстраняешься через пять минут вашего рваного поцелуя и с трудом натягиваешь на губы привычную усмешку.
- Что ты себе позволяешь, Сенджу?
Ты никогда не думал, что твой голос может так исказиться от страсти. И уж тем более, никогда не думал, что вместо достойного ответа Хаширама повалит тебя на траву и снова начнет терзать твои тонкие губы поцелуями.
«Вырви мое сердце - хочется закричать тебе. - Вырви и забери его себе, навсегда. Разорви мою кожу. Сломай мою грудную клетку, вытащи сердце, поднеси его к губам. Достань пустоту из глубины моей груди, которую я тщетно пытался выцарапать оттуда самостоятельно. Заполни ее собой, сделай меня своим, Хаширама Сенджу»
Но ты не произносишь ни слова, лишь стонешь, чувствуя, как тело сдается под прикосновениями, видя, как Хаширама снимает с тебя доспехи, распахивает косодэ. Ты притягиваешь его к себе и целуешь, стараясь передать таким образом все, что не можешь сказать. Ты притягиваешь его к своей груди, запуская пальцы в пряди прямых темных волос, и чувствуешь, как губы касаются твоей кожи, как гулко бьется твое сердце в такт с биением крови в твоих висках. Ты чувствуешь, что твое сердце рвется навстречу этим прикосновениям, и что пустота в груди заполняется чем-то обжигающе горячим.

Тебе кажется, что мир вокруг рушится от боли, из-за которой твое сознание рассыпается как сияющий паззл. Ты судорожно пытаешься ухватиться пальцами за скользкие пластины доспех, которыми закрыты плечи Сенджу. Тебе кажется что это самая восхитительная боль, которую ты чувствовал когда-либо. Тебе все равно, что по твоим бедрам течет кровь. Алое на белой коже. Ты вспоминаешь свой давний кошмар, посетивший тебя в момент слепого безумия, и вспоминаешь окровавленное тело брата все те оба раза, когда ты позволил себе изнасиловать его.
Волосы Хаширамы пахнут солнцем, а золотистая кожа – базиликом. Ты всхлипываешь, утыкаясь лицом в шею своего союзника и любовника и стискиваешь зубы, обессилено кончая оттого, что он прижимает тебя к себе, оттого, что вы вместе лежите на траве, тесно прижавшись друг к другу, оттого, что плоть Сенджу двигается внутри тебя. Лежа в объятьях Хаширамы и чувствуя внутри себя его сперму, ты думаешь о том, что пустота внутри тебя уже не причиняет такую боль. Ты приподнимаешь голову и осторожно касаешься искусанными, припухшими от поцелуев губами золотистой, так сладко пахнущей кожи на шее Сенджу и довольно улыбаешься. Хаширама поднимается, аккуратно накидывая на твои плечи измятое косодэ и лишь после этого одевается сам.
Шорох кустов застигает вас, когда вы снова упоенно целуетесь на траве, а руки Хаширамы снова стаскивают с твоих плеч наспех накинутую одежду.
Глядя в изумленные глаза Тобирамы Сенджу, и видя, как изумление сменятся жгучей ненавистью, ты утыкаешься в шею Хаширамы и сотрясаешься от беззвучного смеха.

Ты возвращаешься домой в смешанных чувствах и, завернувшись в теплое кимоно, думаешь об отношениях двух братьев.

Но о том, что же все-таки происходило между ними на самом деле, ты узнаешь через несколько дней, когда, после очередной тренировки и ставшим традицией секса на траве, лежишь на груди Хаширамы, лениво водя пальцами по его доспехам. Он так и снял их, даже сегодня. Зато ты, оставшийся без одежды в первые пять минут после того, как оружие было сложено на землю, без труда находишь повод для того, чтобы теплые ладони Сенджу сейчас сжимали твои ступни.
- Он ревнует.
Говорит тебе Хаширама Сенджу, и ты чувствуешь, как вздымается под доспехами его грудь.
- С тех пор как я впервые увидел тебя, я стал очень интересоваться кланом Учиха.
Ты едва слышно фыркаешь, закрывая глаза и пряча замерзший нос на его шее.
Теперь ты знаешь, что твой любовник испытывал к тебе те же чувства. И потому ты прижимаешься к нему и отстранено думаешь, что никогда еще не был так счастлив.

Эта зима начинается очень рано и каждую ночь ты проводишь в лагере Сенджу пробираясь туда среди ночи и грея замерзшие конечности на груди и в ладонях Хаширамы. Ты уходишь незадолго до рассвета, не раз встречая сидящего на траве Тобираму, спиной чувствуя его полный ненависти взгляд.
Этой зимой твой брат заболел. Ты не знаешь, какие чувства теснятся в твоей душе когда он сгибается в приступе кашля и испуганно стискивает окровавленными пальцами ткань своего белого кимоно. Алое на белом. Твой давний кошмар.
Ты смотришь на бледное лицо, на то, что с каждым днем его тело становится все более худым.
Этой зимой ты впервые увидел Хашираму полностью обнаженным. Вы продолжали свои тренировки и следующее за ними развлечение до тех конца лета. Потом – осенью, когда золотистые листья стали опадать с деревьев. Лежа на груди Хаширамы ты думал, что кровь на красных листьях будет почти незаметна, а желтые листья в алой лужице будут похожи на золотистые кораблики.
Ты вплетаешь облетевшие листья японского клена в волосы Хаширамы и хочешь отдать свое сердце. Чтобы он выпил тебя без остатка, сделал своим навечно.
Ты любовался его золотистой кожей и длинными волосами, рассыпавшимися по спине.
Целовал каждый его шрам, хотя знал, что шрамированная кожа бесчувственна. Ты изучал каждый миллиметр его тела, в то время как бьющийся в седзи ветер пел вам обоим свою холодную зимнюю колыбельную.
Эту зиму тебе каждый день хотелось умереть, и ты мечтал лишь о том, как заснешь в объятьях Сенджу навсегда.
За три дня до весны из твоего дома вынесли гроб из светлого дерева, и ты последний раз повязал на глаза своего брата пронзительно алую ленту. После того как тело твоего брата опустили в промерзшую холодную землю, ты вернулся в лагерь Сенджу и первый раз за время ваших отношений попросил его ударить тебя.
Когда тонкая плеть опускалась на твою бледную спину и следы ударов вспыхивали на ней пронзительно алыми, как повязка на глазах твоего брата, ранами ты думал только о теле, лежащем глубоко под землей.
В ту минуту тебе как никогда хотелось плакать. Ты знал, что содранная кожа больше не поможет, но не плакал. Ведь лидеры клана никогда не плачут.
Оставалось три дня.
До весны.

К двадцати восьми годам основать вместе с Хаширамой Сенджу собственную деревню и получить в ней статус главы внутренней полиции – довольно успешное достижение. Но сегодня, сидя на траве и глядя на то, как солнце медленно выползает из-за горизонта, что бы осветить землю, ты думаешь, что не так уж многого достиг. А если быть с собой откровенным, то не достиг абсолютно ничего.
Тот день, когда Хаширама предложил тебе подписать союз еще с несколькими кланами, а потом создать общее селенье ты помнишь предельно четко.
Зима, тебе только-только исполнилось двадцать лет, и ты сидишь на полу, лениво водя кисточкой по бумаге, вырисовывая аккуратную каллиграфию. Кутаешься в кимоно, которое еще хранит тепло тела Хаширамы, и недовольно поджимаешь ноги от холода.
- Как думаешь, может быть стоит объединить еще несколько кланов и создать селенье, подобное селеньям в Песке и Камне?
Сенджу аккуратно касается губами твоей лодыжки, дышит на мраморно бледную кожу, стараясь согреть.
«Весь мир у ног - это для тебя. Мне достаточно, чтобы у моих ног был ты. Тогда мир сам склонится предо мною»
Думаешь ты, прикрывая глаза и запускаешь пальцы в мягкие темные пряди его волос.
- Я согласен.
Ветер бьется в створки седзи как в вашу первую зиму, ты прогибаешься под каждым прикосновением и судорожно цепляешься пальцами за плечи Хаширамы. Сейчас все кажется таким далеким и таким ненужным, как никогда ранее.

В этот же вечер Хаширама надевает на твою шею свой кулон, который раньше при тебе никогда не снимал себя. Всю ночь ты лежишь без сна, сжимая в пальцах зеленоватый длинный камень.

Весна наступает необычайно рано. Рано тает снег, который ты так ненавидишь. Рано распускаются на деревьях обнадеживающе-зеленые нежные листья. Эта весна началась слишком рано, думаешь ты и вспоминаешь о том что твоему брату не хватило до весны совсем чуть-чуть. Несколько наполненных болью и кашлем замерзших дней. Несколько пустых ночей, лишенных сна и дыхания.
Этой весной сакура не отцветает особенно долго.
Эту весну ты проводишь на холме невдалеке от деревни, которую вы назвали Конохой. Там, под тонкой сакурой, украшенной нежными и хрупкими розовыми лепестками лежит в земле твой брат. Ты сидишь, прислонившись спиной к его надгробию, и смотришь на небо, чувствуя, как ветер треплет твои волосы, а летящие лепестки сакуры касаются твоего лица нежнейшими поцелуями.
Этой весной Хаширама почти не появляется в деревне, улаживая какие-то недоразумения на юге страны Огня. Никто не мешает тебе смотреть в небо и чувствовать спиной холод каменного надгробия.
Брат приходит к тебе всего один раз. Обнимает сзади за плечи, утыкается лицом в твои встрепанные волосы и улыбается.
У него холодные руки и темные глаза. Ты проводишь тыльной стороной ладони по его щеке и думаешь, что он похож на фарфоровую куклу. Его глаза снова видят, ведь Идзуне давно мертв, но, глядя в его темные зрачки, навеки лишенные шарингана ты думаешь, что хочешь вернуть все.
Тебе кажется, что ты сходишь с ума.
Брат склоняется к тебе, медленно распахивая твое кимоно и касаясь холодными, мертвыми губами солнечного сплетения. Ты видишь запутавшиеся в его волосах комочки земли и понимаешь, что кожа его имеет мертвенный оттенок. Брат тихо смеется и касается двумя ладонями твой груди. Чуть надавливает и разводит ладони, словно стараясь прорвать кожу.
Ты заворожено смотришь на то, как ладони его погружаются в твое тело, будто стараясь вынуть душу.
- Тебе больно?
Шепчет брат в твои губы и поглаживает кончиками мертвых бледных, с сероватым отливом пальцев твоего судорожно бьющегося сердца.
- Нет.
Таким же шепотом отвечаешь ты, целуя брата и чувствуя на его губах терпкий привкус земли.
- А должно быть больно.
Смеется твой брат и исчезает, рассыпаясь у твоих ног лепестками сакуры.
«Этой весной сакура цветет особенно долго…»
Думаешь ты, сжимаясь на земле и царапая ногтями собственную грудь, будто стараясь добраться до сердца. Где-то там, в районе солнечного сплетения снова поселилась давящая пустота, принесенная холодом мертвых рук.

Те вечера, когда Хаширама отсутствовал по каким-то своим делам, ты проводил в новоявленной библиотеке, перебирая свитки клана Учиха и клана Сенджу, сваленные туда, едва это помещение возникло в резиденции Хокаге. Хокаге. Так Хаширама предпочел назвать себя, когда Коноха набрала достаточный политический вес. Кагэ, как звание принятое в других странах и селеньях и Хо, как принадлежность к огню.
Ты не ищешь чего-то определенного, но сердце твое замирает и пропускает несколько ударов, когда пальцы нашаривают среди множества прочих документов аккуратно запечатанный техниками и воском свиток. Ты в нетерпении срываешь и то и другое, уже зная, что увидишь там.
Кьюби. Кьюби Но Йоко,
Девятихвостый демон-лис, бог огня, олицетворением которого является Катон. Лис, подчинить которого может лишь обладатель шарингана. И в тот момент ты понимаешь, что тем, кто подчинит это дьявольское животное, полное нескончаемой чакры будешь ты.

Сейчас ты не хочешь вспоминать о том, как впервые увидел так близко перед собой эти горящие желтые глаза с верными вертикальными зрачками. И тем более не хочешь вспоминать о том, какую плату потребовал Кьюби за свое подчинение. Ты возвращался в деревню наполненный новой силой, не обращая внимания, что саднят расцарапанные бедра, но уже забыв о пустоте в груди. Она была наполнена чем-то горячим и бурлящим. Чакрой Девятихвостого лиса.

Ты проводишь несколько лет, наслаждаясь своей силой и ощущением того, что теперь можешь защищать деревню, которую вы так кропотливо создавали вместе с Хаширамой. До тех пор пока однажды не встает вопрос о назначении второго Хокаге, и ты не предлагаешь на это место свою кандидатуру. Через несколько дней ты, изнеможенно сползешь со стола Хаширамы в обессиленном состоянии не находишь на полу написанный его рукой приказ о назначении Хокаге Тобирамы Сенджу. Силы беруться неожиданно и неоткуда, всколыхнув всю твою сущность изнутри. В тот день ты впервые даешь любовнику пощечину и впервые за долгое время возвращаешься обратно в дом, где прошло твое детство.

Ты спишь, беспокойно разметавшись на футоне и сжимая пальцами простынь. Тебе сниться снег и холод, сняться мертвые губы брата на твоих губах.
- Теперь тебе больно, Мадара?
Шепчет он, покрывая поцелуями твое лицо, и ты не можешь сделать ничего, кроме как вплестись пальцами в его испачканные в земле волосы.
- Мне больно.
Послушно отвечаешь ты и смотришь на то как снежинки, падающие на кожу твоего брата даже не думают таять.
- Подумай… разве это не было безумием?
Говорит он и аккуратно поддевает тонкими сероватыми пальцами кулон на твоей шее.
- Помнишь, сколько раз ты изгибался под ним от оргазма?
Шнурок покидает твою шею, а ты не можешь даже пошевелиться.
- Оргазм называют маленькой смертью… У тебя было столько этих смертей что Хаширама может захотеть увидеть и настоящую.
Говорит Идзуне, целуя тебя и рассыпаясь на тысячи легких белых снежинок.
- Он убьет тебя, запомни это.
Слышишь ты, прежде чем проснуться в холодном поту.

Первое что ты делаешь, едва понимаешь, что кошмар закончился, это судорожно тянешься к шее, нащупывая шнурок на ней. Кулон на месте и это хоть немного успокаивает тебя. Остаток времени до утра ты проводишь в раздумьях, с болью понимая, что брат прав.
Когда первые лучи восходящего солнца освещают землю, ты лежишь на футоне и смотришь в потолок, стараясь не думать о грызущей душу боли.
Хаширама Сенджу, тот, кого ты любил всей душой использовал тебя все это время лишь в своих целях. В его мыслях никогда не появлялось желания сделать тебя своей правой рукой, он руководствовался лишь тем, что так будет безопаснее. Безопаснее для него и его клана. Он предпочел перенаправить твою бешенную активность в более мирное русло, услаждая тебя в постели и не желая больше думать о том что в любую минуту в его спину моет вонзиться остро отточенная катана.
Ты понимаешь это, и знание режет тебя не хуже заточенного куная.

Днем ты собираешь собрание клана, стараясь убедить их в том, что не так давно понял сам. В том, что ваш клан используют, в то, что вас держат как можно дальше от власти.
Они не понимают этого, потому что невозможно поверить, что глава клана Учиха изначально был так глуп.
Они думают, что выгнали тебя, но ты уходишь сам. Навстречу закату. Чтобы через несколько дней отдать Кьюби приказ стереть Коноху с лица земли.

Сенджу оказывается не так глуп и не так слаб, что бы не сдержать это нападение.
Ваш бой состоится на рассвете, в долине, расположенной недалеко от холма, где покоится в земле твой брат. Ты не желаешь помнить ничего из этого боя, и твое сознание податливо позволяет закрыть эти воспоминания на замок.
Ты замечаешь, что пальцы дрожат, когда ты вытаскиваешь боевой веер из-за спины, с перевязи. Тебе хочется закрыть глаза и закричать, но не видеть больше никогда этого спокойно взгляда темных глаз, которые, как тебе кажется, будут преследовать тебя всю жизнь.
Ты не знаешь, что нужно делать, боль, разрывающая твое сердце, слишком сильна, чтобы можно было задумываться о чем-то еще. Сосущая пустота в груди давит, будто надеясь найти и выпить твое сердце до дна.
Сейчас ты не знаешь, что тебе придется делать в следующий миг и смотришь, смотришь в глаза человека, который был твоим любовником столько лет, чувствуя, как постепенно рушится на осколки то, во что ты верил все это время.
Тебе хочется плакать, потому что ты бывший глава клана Учиха, потому что все отвернулись от тебя. Но ты не плачешь, потому что это позорно – заплакать во время битвы.
Тебе хочется убить его. Прямо сейчас. Посмотреть какое у него сердце. То сердце, которое билось в унисон с твоим все эти дни. Но также ты знаешь, что если убьешь его, тебя ничто не спасет. Но другого выхода нет, так тебе кажется.
Ваш бой осложняется тем, что вы оба знаете все свои движения наперед, успев изучить их за то время, что вы вместе. Ты с легкостью уворачиваешься от каждого удара Хаширамы, нанося в ответ свой, от которого он уклоняется с такой же легкостью. Те техники, которые вы используете, настолько сильны, что после нескольких промахов место, где проходит ваш бой, превращается в живописную долину с водопадом. Ты все ближе и ближе к краю, к воде.
Что-то болезненно обжигает твою шею, когда ты позволяешь себе отвлечься на секунду чтобы заглянуть в эти ледяные темные глаза, которые еще недавно горели для тебя страстным живым огнем. Кулон соскальзывает с твоей шеи и теряется в траве, но ты пытаешься сделать вид, что не заметил этого. Сейчас это не важно. Важно то, что ты нашел другой выход.
- Хаширама Сенджу.
Шепчешь ты, когда лезвие со всей силы пробивает доспех на твоей груди, вонзаясь в нее. Ты встречаешься взглядом с Хаширамой и удовлетворенно улыбаешься. Видя, как постепенно его холодность спадает, оставляя место безграничному удивлению. Он не думал, что ты попадешься так просто. Он надеялся, что сможет не убивать тебя.
- Я ненавижу тебя, Хаширама Сенджу.
Четко и спокойно говоришь ты, торопливо слизывая с уголков губ сочащуюся кровь. Ты слышишь отдаленный, звонкий смех откуда-то издали, но все же думаешь, что это померещилось тебе. Рука Хаширамы дергается, его глаза, черный шоколад пополам с расплавленным золотом, темнеют от чувства, которое ты не можешь идентифицировать. Ты громко смеешься, наплевав, что кровь булькает в пробитом катаной легком и широко улыбаешься, хотя тебе до боли хочется плакать. Хаширама резко дергает катану, вытаскивая ее из твоего тела и ты, не удержав равновесия и, все также улыбаясь, летишь в водопад.
Последнее что ты видишь сквозь толщу воды, прежде чем потерять сознание, это одинокая, кажущаяся совсем маленькой фигурка Хаширамы на вершине скалы. Твои глаза закрываются, и ты погружаешься в жидкую, давящую пустоту.

- Здравствуй, брат мой…
Слышишь ты и открываешь глаза, чувствуя на своих губах соленый прикус крови. Ты лежишь в пещере, которая образовалась под водопадом, с твоей одежды уже натекла лужа воды. Твой брат сидит рядом, опустив ноги в воду. Длинные волосы, рассыпавшиеся по его обнаженным хрупким плечам, придают ему сходство с девушкой.
- Видишь…все случилось так, как я и предсказывал.
Он неспешно болтает ногами в воде, любуясь на свое отражение. Ты садишься, пытаясь увидеть отражение его в воде, но видишь лишь каменистое дно.
- Он не убил меня. Я остался жив. Я обманул его.
Каждое слово дается тебе с болью, ты сам не понимаешь, что говоришь и закрываешь глаза на несколько секунд, надеясь, что это прояснит твое сознание.
- Ты уверен в этом, нии-сама?
Он поворачивается, и ты невольно отшатываешься, видя бледную кожу его лица и изъеденные могильными червями глазницы. Отвратительное зрелище.
- Неужели ты не любишь меня, нии-сама?
Шепчет он, оказываясь рядом и прильнув к твоей груди. От его волос пахнет тленом и ты закрываешь глаза и уши, чтобы не видеть и не слушать, но его голос все равно звучит громко и резко.
- Да будет проклят наш клан… Слышишь, Мадара? Я проклинаю их всех. И я проклинаю тебя.
Голос его затихает, а на руках твоих остается лишь пепел.

Ты стоишь и молча смотришь на заходящее солнце. У тебя больше нет судьбы, у тебя больше нет клана, Лидером которого ты был столько времени. Тебя тоже больше нет.
Пустота в груди, кажется, выпила тебя досуха, лишив всех сил. Тебе кажется, что ты давно уже умер.
Без судьбы, без жизни, без любви. С навеки нависшим над головой проклятьем.
Тебя зовут Мадара Учиха, твое имя означает «дефект» или же «пятно позора». Тебе очень хочется заплакать, но ты не можешь. Лидер клана не может плакать, даже если клан отвернулся от него.
Но сейчас, когда ты смотришь на закат, чувствуя, как дыра в груди постепенно разрастается все больше и больше, я прошу тебя, плачь, Мадара.
Плачь…